Привет, Гость ! - Войти
- Зарегистрироваться
Персональный сайт пользователя Dinastija : Dinastija .www.nn.ru  
пользователь имеет статус «трастовый»
портрет № 160634 зарегистрирован более 1 года назад

Dinastija

она же 09marisha по 04-09-2010
настоящее имя:
Марианна Евгеньевна Яковлева
Портрет заполнен на 77 %

Отправить приватное сообщение Добавить в друзья Игнорировать Сделать подарок
популярность:
32021 место -9 ↓
рейтинг 692 ?
Привилегированный пользователь 9 уровня



    Статистика портрета:
  • сейчас просматривают портрет - 0
  • зарегистрированные пользователи посетившие портрет за 7 дней - 1

Мне нравится

Темы форумов

Данных материалов у пользователя нет

Записи в блогах

Marionne 6 июля 2014 4
Исповедь акушера

Простить. Это очень трудно. Простить. Простить и просить – очень похожие по звучанию, но противоположные по смыслу глаголы. Я хочу просить прощения. Это постоянное мое состояние. Чувство вины переполняет меня. Перед теми, с кем уже нельзя поговорить.
Я хочу просить прощения у Тани. Она умерла у меня на операционном столе. Я не спасла ее, не успела. Я не думала, что она погибнет вот так, просто заснет в наркозе и не проснется… Всего несколько минут назад я говорила с ней, она рассказывала мне о своей жизни, она ждала ребенка, а сейчас я стояла над мертвым телом, замерев от ужаса, считая секунды между разрядами дефибриллятора… Разряд… тишина… разряд… тишина… И тут понимаешь, что вернуть назад ничего нельзя. С каждым разрядом уходит надежда, уходит жизнь. Тело еще теплое, надо закончить операцию. Зашить зияющую рану на животе. Все так, как всегда. Только не течет кровь из раны. Ее нет. Она вся свернулась в тромбы и перекрыла сосуды. Завтра это обнаружит патологоанатом на вскрытии. Он располосует тело. И это уже не Таня, и не ее тело, а труп №… От этого перехватит горло, но надо стоять и смотреть и не пропустить самое главное – причину, ту, что убила ее. Но это будет завтра. А сейчас надо выйти из операционной, помыть руки, переодеться и взять в соседнюю операционную другую пациентку. Она не может ждать. Ты не имеешь права на ошибку. Оперирую на автомате. Словно сон… Все словно сон… Лишь когда наконец выходишь из операционной и садишься писать – понимаешь, что произошло. Каталка с простыней, покрывающей тело, стоит в коридоре, и ты словно спотыкаешься каждый раз, выходя из операционной.
Несмотря на позднюю ночь, в роддом приезжают все: начмед, консультанты, кафедра, зав.отделений, представитель министерства. Едут все. Это ЧП. Умерла в роддоме… Этого быть не должно, не может. Но это есть. Вот оно. Сегодня. Сейчас. В 20-й раз рассказываешь, что произошло. Врачи собираются группами, обсуждают, задают теперь уже бессмысленные вопросы. Заполняешь бумаги, много бумаг. Наконец, надо написать диагноз – предположить, что же случилось. Тромбоэмболия легочной артерии… ТЭЛА… Четыре буквы-убийцы. Иду в операционную, отношу бумаги. В коридоре стоит каталка. Поднимаю простыню. Нет, чуда нет. Жизнь покинула тело. Как меняется человек после смерти. Смерть не бывает красивой. Нет. Смерть ужасна сама по себе. По определению своему. Хочется заплакать, закричать. Слез нет, крика нет.
Чтобы прошло время и больше не слышать вопросов консультантов, поднимаюсь в детское отделение. Тишина. Несколько операционных детей спят в своих кроватках, медсестра дремлет, положив голову на ворох историй развития новорожденного. Вот он… маленький мальчик, 2600. Спит, как ангел. И не знает, что случилось в его жизни. От этого хочется кричать еще громче, но горло перехватывает на выдохе.
- Он поел и заснул, бедненький, - говорит медсестра, тихо подошедшая сзади. Она знает, что случилось. И переживает, конечно.
Но от этого «бедненький» становится плохо до тошноты.
Выбегаю в коридор. Надо идти в родовую. Отвлечься. В родах много женщин. Все происходит на автомате. Рожает одна, вторая… Крик матери – крик ребенка, крик матери - крик ребенка… Здесь никто ничего не спрашивает. Персонал просто молчит. И хорошо, что молчит. Опять приходит кто-то из врачей:
- Ты не виновата, это непредотвратимый случай…
Какая разница – виновата или невиновата! Ее больше нет. Нет. Она не собиралась умирать, она не знала, что это случится, она спокойно шла на операцию. И я не знала, и анестезиолог не знал, и моя ассистентка не знала, и операционная сестра, и детский врач…
Я киваю в ответ. Что-то рассеянно отвечаю. Меня вызывает начмед.
- Надо сообщить родственникам, - говорит он.
Трубку долго не берут. И маленький червячок малодушия шепчет, ну и пусть не берут, пусть это буду не я. Сонный голос старой женщины.
Какие слова подобрать, как сказать, что твоей дочери больше нет? Что надо сказать? Что выдавить из себя?
- Я вынуждена Вам сообщить, что Ваша дочь Таня умерла во время операции…
Крик, нет, вой отчаяния.
Я опускаю трубку:
- Простите меня…
Начмед. наливает мне кофе. Он молчит. И я молчу. Наконец, он прерывает молчание:
- Если тебе плохо – не ходи на вскрытие. Мы все сходим. Тут причина и так понятна. Главный специалист из министерства поддерживает:
- Да, причина очевидна. Хотя до вскрытия мы все равно не имеем права говорить о непредотвратимости…
Надо было раньше… надо было раньше… Может быть все было бы по-другому. Эта мысль все больше вползает в мою душу. Словно ядовитая змея. Видимо я говорю это вслух, потому что начмед и главный специалист в один голос говорят:
- Это бы ничего не изменило.
- Теперь это будет со мной всю жизнь. Операция ее убила… моя операция ее убила.
Тане было за 40 лет, старшие дети имеют свои семьи, детей. Захотела выйти замуж за молодого. Вот забеременела, а он все равно ушел. Как же я не спасла ее? Как? Почему? Почему именно я была у края? Почему мне досталась она? Малодушие заполняет меня: мне становится жалко себя. А может, надо было оставить ее, не оперировать…
- Тогда они бы оба погибли: и она, и ребенок. Сама знаешь, как это происходит.
Начмед гасит сигарету в пепельнице…
Я киваю и выхожу в коридор. Простите меня…Таня, прости!
- У нас кровотечение, скорей! – за мной бежит санитарочка из родовой.
Роды вела молодая доктор, послед плохо отделялся, накровили почти литр…
Моюсь, одеваюсь, наркоз. Матка плохо сокращается, кровит. Давление падает. Только бы не закон парных случаев – мелькает преступная мысль в голове. Нет. Не сметь! Отставить!!! Наконец матка схватывается, туго сжимает мою руку. Весь арсенал средств введен в вену, в мышцу, пахнет эфиром, который радостно пузырится, как бы говоря, что все теперь хорошо.
- Я уж испугалась, как бы не повторить…- на полуслове осекается молодая доктор.
- Такие вещи нельзя говорить в роддоме. Все и так это знают.
Доктор расспрашивает меня, как и почему я вводила препараты в такой последовательности. Я рассеянно отвечаю.
- Слава Богу, что Вы сегодня дежурите, - говорит пожилая акушерка. – Неизвестно, чем бы кончилось. Такое кровотечение нечасто бывает. Вы всегда вовремя оказываетесь там, где в Вас нуждаются.
- Не всегда.
«Зачем я сегодня оказалась рядом с Таней? Чтобы она погибла под моими руками? Зачем? Как глупо… Это ведь не мое дежурство. Зачем я поменялась! Скорей бы утро!»
Вскрытие. Кто был – тот знает. Самое чудовищное и самое обыденное в медицине. На секционном столе лежит труп №… Санитар - помощник патологоанатома непосредственно занимается вскрытием. Врач стоит рядом, наблюдает, до определенного момента не притрагивается к телу. По другую сторону стоят врачи-акушеры, консультанты, специалисты из министерства, начмед. Санитар работает весело. Даже что-то насвистывает, распиливая черепную коробку. Это не издевательство и не извращение. Это просто защита себя, своей психики. Он препарирует тело так, словно он закройщик. От этого становится жутко, даже мужчины опускают глаза. Наконец извлечен органокомплекс. И к делу преступает врач-патологоанатом – наш судья. Хрупкая красивая женщина. Что ее подвигло быть пат.анатомом? Такая красивая, даже непонятно, как она сможет притронуться к этой груде раздутых кишок, потемневших легких, обескровленного сердца, почек… Она работает красиво, пинцетом и скальпелем. Вскрывает каждый орган одним мощным, прямым разрезом, грациозным взмахом руки велит своему помощнику сделать снимок среза, затем отбирает небольшие кусочки в банку с формалином.
- Вот, - говорит она. – Вот ее убийца.
Она держит в руках легочные артерии с лежащим в них огромным тромбом. Все делают шаг вперед, наклоняются над препаратом.
- Тромбоэмболия, ТЭЛА.
Все выдыхают одновременно.
Начмед похлопывает меня по плечу:
- Не переживай, с таким тромбом в условиях роддома никто ничего сделать не смог бы.
- Да, я понимаю.
-Доктор, Ваш диагноз полностью совпал, - это патологоанатом мне сообщает.
На самом деле, вскрытие – это дело троих: тела, врача-патологоанатома и врача-клинициста. Все остальные – это только свидетели, поддержка. Но они тут ни причем. Весь груз лежит на мне. Я знаю, что остальные рады, что сегодня ночью не они стояли в операционной. Я тоже буду рада в другой раз. Но сегодня на этом месте я.
- Ну что, составляйте протокол. С таким тромбом шансов у нее не было, - патологоанатом снимает перчатки, моет руки. – Всем спасибо!
Мы благодарим ее за помощь, так принято: она ставит окончательный диагноз и не с целью осудить, а с целью поставить все точки над и.
Таня, прости!
Потом будет рецензия на историю, изъятие истории прокурором, комиссия в министерстве, заключение об отсутствии состава преступления в действии медицинского персонала и старый рубец от перенесенного инфаркта на ЭКГ… Простить себе этого нельзя. Вот уже много лет последней строкой в моей записке «о упокоении» значится Татиана.
Есть там еще и имя младенца Степана. Он умер на 8-й день, сразу после перевода в больницу. Его мама страдала тяжелым гестозом (теперь это называется преэклампсией), ее давление зашкаливало, и никакими препаратами не снижалось. Да и не было тогда препаратов эффективных, один клофелин. В 30 недель пришлось делать кесарево сечение. Степа родился на 900 грамм, за него боролись. Но сделать ничего не смогли. Это было 10 лет назад. А сейчас смогли бы. И родись Степа сейчас – он жил бы и радовал родителей. Его мама из-за тяжелого поражения почек больше не смогла иметь детей. К своему единственному сыну она ходит на кладбище в день его рождения и каждый год в этот день присылает мне смс-ку со словами благодарности за попытку спасти ее сына. И каждый год я сожалею, что не смогла его спасти и сделать Марину счастливой. Прости меня, Марина! Прости меня, Степа! И сколько таких рожденных и нерожденных Степанов… И от каждого есть свой след. Своя боль. Ее не сравнить с болью родителей, утративших ребенка, но все вместе они делают свое дело. Старые врачи говорят, что это и есть опыт. Да, в медицине цена опыта – смерть. В акушерстве смерть вдвойне ужасна. Но об этом в другой раз.
Показать полностью..
Marionne 9 сентября 2018 1
Когда-то я была уверена, что говорить приемным детям о том, что они неродные – жестоко. Надо скрывать правду. С этим убеждением я пришла на курсы приемных родителей, и через 3 месяца вышла с твердым убеждением, что врать не надо. Пока я не взяла Вовку – я была убеждена, что совершенно спокойно посажу ребенка на колени и расскажу, как однажды пришла в детдом забрала его. Но реальность оказалась гораздо сложнее. Мне хотелось найти самый удачный момент для этого – спокойное место, хорошее настроение, доверительный тон, много свободного времени. Однако, когда Вовка появился у нас в семье, я поняла, что рассказать, вероятно, придется случайно, спонтанно, краснея и на ходу подбирая слова, ну примерно так, как если ребенок в очереди в магазине спрашивает у мамы, а как у той тети с большим животом малыш попал внутрь, и как он собирается оттуда вылезти.
Если старший сын не афишировал, откуда у нас взялся Вовка, то средние на все лады рассказывали каждому встречному. Однажды я попросила их это не делать. Но тут Маша, 7-летняя дочка, возмутилась: «Я ведь его так защищаю! Вдруг кто-то захочет обидеть Вову, а если будет знать, что он приемный, то его не обидят и пожалеют». Аргумент выглядел железно, и я оказалась в тупике, ведь она была уверена, что защищает брата. И все же объяснила Маше и Мише, что не надо так волноваться, что кто-то обидит Вову. Если кто-то спросит, то можно ответить правду. А если никто не спрашивает и Вову не обижает – то совсем не надо кричать, что мы взяли его из детдома.
Каждый день, глядя на Вовку, у меня сжималось сердце, мне все меньше хотелось посвящать его в правду жизни и в правду его появления. Вовка так привязан ко мне, что меня одолевал страх, что будет, если он узнает правду. Малыш ревниво отодвигал средних, висел у меня на шее и кричал громче всех в садике: «Это моя мама пришла! Это моя! Она пришла за мной!» Для любой матери такие слова довольно обычны. Для меня они были одновременно радостью и страхом.
И вот в один прекрасный день, точнее вечер, когда я была в состоянии предзабытья после дежурства и тоскливо смотрела на часы, дожидаясь 21.30, чтобы отправить детей в ванную, все мои дети вытащили альбомы с фотографиями и разложили их на полу, превратив просто бардак в моей комнате в непролазный бардак. Старший, Саша, порывался навести порядок – но тщетно. Дети увлеченно смотрели фотографии, отыскивая себя.
- Вот Саша! – Миша ткнул в кулек, перевязанный синей ленточкой.
- Откуда ты знаешь? – Маша недоверчиво рассматривала фотографию, - Может, это ты.
- Это не я. Если бы это был я – то рядом была бы ты, мы же вместе родились! Так что это Саша. Он только что родился.
-А вот это точно я и ты, - Маша показала на другую фотографию, на которой красовались два кулька, перевязанные голубой и розовой ленточками.
-А где я? – спросил Вовка, надувая губы.
- А тебя тут нет, малыш, - заключил Саша.
Прошло больше часа после этого разговора, когда ко мне в комнату пришел Вовка. Он вообще актер. Иногда такую мизансцену разыграет, что профи отдыхают. И вот пришел малыш, сел ко мне на кровать, сложил ручки на коленях, склонил головку, а из глаз тихо закапали большущие слезы. Сидит тихо, даже не всхлипывает, а слезы капают на смуглые ручонки. Человеку всего 2 года и 10 месяцев, замечу.
- Что случилось, малыш? – приготовившись к очередной жалобе, что кто-то что-то отобрал – не дал, спросила я.
- Я не родился, - серьезно ответил Вовка.
-Как это не родился?
- Я не родился. Я как-то еще появился, - с досадой в голосе пояснил Вовка.
- Почему ты так решил?
-Меня на фотоларфиях нет (фотографиях)…
Меня окатила холодная волна. Вот он тот самый момент, когда надо решиться и сказать, как оно есть. (Какой же он умный в неполные 3 года!)
- Не расстраивайся, малыш, - я сгребла Вовку в объятья и тут же протрезвела ото сна. – Ты родился, конечно же, родился! Просто… потом ты потерялся.
Я сделал паузу, и открыла нужный альбом.
- Смотри, это я тебя нашла, - я показала фото из детдома. – О тебе заботились чужие тети, пока я не нашла тебя.
Вовка внимательно рассматривал фото.
- Это не мой детский сад! Это неправильный детский сад! Тут мало игрушек. И они не мои…
- Конечно, не твои. Это детский дом, там живут детки, которые потерялись.
-Ты их потеряла? Ты меня потеряла?
- Нет, не я. Другая тетя потеряла, - вымолвила я.
-Почему потеряли?
Меня охватила паника, как ответить, почему… Я не была готова. Но Вовка сам ответил:
-Наверное, я плохо себя вел и ушел в лес… сам… - он опять склонил голову и выглядел таким серьезным, словно ему 33 года, а не около 3…
- Нет, ты хорошо себя вел, и все эти дети тоже хорошо себя вели. А вот взрослые…плохо. Так иногда бывает.
- Их надо поставить в угол, - сердито добавил Вовка и слез с моих рук.
Через несколько секунд он переключился на игрушки и побежал к Маше:
- Маша, Маша! Я родился! Просто потерялся! Я не другой!
Несколько дней я не могла прийти в себя от этого случая. Ребенку нет и трех лет, а он понимает, чувствует и рассуждает, как взрослый человек! Откуда в нем это? Чутье или незаурядные способности… Ведь он понял, что с ним что-то не так, что он отличается от других детей лишь потому, что у него нет фотографий из роддома! Я была потрясена. Но еще больше я рада, что наш первый, такой трудный разговор все же состоялся. И что правде Вовка обрадовался. Теперь, когда Вовка кричит на весь садик «Это МОЯ мама!» - я знаю, что Вовка понимает, что мама его нашла и стала «его мамой».
Показать полностью..
Marionne 21 декабря 2016 1
Эта история началась давно, даже трудно себе представить насколько давно. Если бы лет двадцать назад мне сказали, что я сделаю это, то я бы в лучшем случае посмеялась. На самом деле я и не думала тогда, что моя жизнь повернется так, и не думала, что я буду с маниакальной настойчивостью добиваться того, что так естественно, как я думаю теперь. Теперь я понимаю, что всю свою материнскую историю я должна была начать с этого, но...
- Поздравляем Вас! Вы стали мамой в четвертый раз! - мне пожали руку…
Вам пожимали руку, когда вы рожали ребенка? Нет? И мне тоже нет.

Я представляла себя, стоящей рядом с Ней у родового стола, уговаривая ее не отказываться, заглянуть ей в глаза, понять, что она за человек, расспросить у нее все-все про ее жизнь. Но в министерстве и опеке мне сразу дали понять, что так не будет. Я расстроилась, а теперь понимаю, как это хорошо. От этих пустых глаз — тошнит, отворачивает. Лучше не знать. Год прохождения курсов, сбора документов, ожидания в очереди — теперь это кажется чем-то нереальным, и совсем недолгим, а тогда каждый день казался оттягиванием.

Это было в пятницу, после похорон мамы прошло почти 40 дней, и, придя в себя, я заглянула в федеральную базу. Вовка смотрел на меня смеющимися глазами, он запал мне в душу сразу, как только я увидела его фото. Был конец рабочего дня, и я показала фото коллеге, которая была в курсе моих планов.
- Только надежд совсем нет, моя очередь подойдет нескоро, - сказала я и закрыла крышку ноутбука.
- Значит это не твой ребенок.
- Значит так.

Через час я с коллегой ехала в маршрутке домой, и едва расслышала телефонный звонок. Номер мне был незнаком, но я его точно уже видела где-то.
- Здравствуйте, это из министерства, Вы ведь подавали документы на возможность быть усыновителем?
- Да, - заволновалась я, и с глупым выражением лица спросила, - Вы мне Вову хотите предложить?
В трубке замолчали, а через несколько секунд обескуражено спросили:
- Да, Вову. Вам его уже предлагали что ли?
- Нет, просто я его сегодня видела в базе…
(Кто не понял о чем речь: база — это федеральный список детей, оставшихся без попечения родителей, доступный любому человеку, имеющему интернет).
Коллега только покачала головой (ну хорошо, что у виска не покрутила).

Через 3 дня мне дали направление на знакомство. Ощущение у меня было такое, словно я увидела положительный тест на беременность. Кто пережил длительное бесплодие, тот знает, что такое делать много лет подряд тесты утром, днем и вечером, с надеждой увидеть две полоски. И вот однажды оно случается. Бабочки в животе оживают, дух перехватывает, и хочется обнять весь мир и плакать от счастья.

Детский дом был в области, ехать надо было в будний день. Я уже написала заявление на административный на вторник, как в телефонной трубке строгий женский голос, принадлежащий главврачу детдома, произнес: «Никаких знакомств — у нас карантин! Звоните через 10 дней.»

И потянулись дни ожидания, мучительные своей неизвестностью. Я строила в голове предположения, как пройдет первая встреча, что я почувствую, на что должна ориентироваться. Мои дети, взглянув на фото, тут же согласились, что Вовка хорош, давай, уже вези его скорей домой. Саша прикидывал как бы ему отлынуть от учебы, под предлогом помощи маме и малышу, Маша стала ежедневно тренироваться на куклах — качать, кормить, а Миша — самый ревнивый мой ребенок — стал откладывать машинки в две кучки: получше себе, похуже — Вове, все равно все сломает и перегрызет.

Настал долгожданный день. Я ехала по редко посещаемой мной дороге, и сердце бухало так, что соседи по вагону точно должны были слышать его удары. Меня встретили приветливо, показали документы, медицинскую карту, на которой я даже не остановилась взглядом, несколько раз сказали, что ребенка уже смотрели, но отказались. Почему? Понравился, но есть проблемы со здоровьем.

Меня привели в группу, малыши только позавтракали и лежали в огромном манеже среди кучи игрушек. Никто не плакал. Каждый теребил свою погремушку. Я стояла в коридоре и старалась через стекло определить, где же Вова. Главврач выхватила одного из малышей, мелькнул черный затылок, и через минуту Вовка лежал на пеленальном столике и улыбался во весь рот, выталкивая изо рта пустышку-ромашку. Мне дали осмотреть его, послушать. Да, сердце стучало и хлопало какими-то шумами. Чем сильнее шум — тем легче порок, - вспомнила я слова профессора Королева, который читал нам лекции по кардиологии. Вовка был ладным, плотным, конечно, не без стигм неблагоприятного внутриутробного развития, ну а никто и не обещал, что его родители будут академиками. Кстати, о его родителях не было известно ничего.
Возвращаясь домой, я поняла, что ничего не почувствовала. Ни-че-го. Малыш был чудесным, улыбчивым, красивым, но не моим. До меня дошло, что он не мой, не я его родила. И это было потрясением. Переспав с этой мыслью, на утро я почувствовала нечто щемящее в районе грудины и навязчивое желание снова поехать и пообщаться с ребенком. К вечеру это чувство усилилось, а на следующий день я ни о чем не могла и думать, как только о предстоящей поездке. Я сняла трубку телефона и набрала номер детского дома…

После второй встречи я создала тему под серым ником. Перечитала еще раз некоторые блоги приемных родителей. Узнала, и это на пятом десятке лет, что любовь даже к своему ребенку у многих появляется не сразу! Для меня это было открытием. Для меня любовь к ребенку всегда просыпалась вместе с положительным тестом, и я не понимала, что может быть и по-другому, т. е. понимала, конечно, но не думала, что это бывает так часто. И в третий раз я ехала уже с подписанным согласием на усыновление.

Вовка не знал, что такое поцелуй… Я поцеловала его и почувствовала запах молока, который издают все малыши, он идет откуда-то от макушки. У Вовки повисла губа, он начал плакать, и я чмокнула его еще раз, потом еще, и он успокоился, улыбнулся. «Глупая тетка! - ругала я себя, - Как будто его кто-то целовал до тебя, напугала малыша!» Я сидела в автобусе (к счастью место мне досталось в углу спиной ко всем) и роняла слезы, смакуя запах и вкус молока, который остался у меня от последней встречи. Я готова была схватить и утащить Вовку немедленно к себе домой. Но предстоял еще месяц мытарств по судам и опеке.

Эти мои встречи 1-2 раза в неделю можно было сравнить с УЗИ во время беременности, когда можно рассмотреть своего будущего ребенка на экране, узнать о нем что-то новое. Вроде вот он тут, а еще нельзя его ежеминутно держать на руках. Наверное, от этого чувства у меня и стал увеличиваться живот, ну если не считать кучи конфеток, которыми я лечила стресс. И даже появилось подобие молока…

Суд. Сказать, что я боялась — ничего не сказать. Мне было страшно: страшно, что откажут, страшно, что найдутся родственники, страшно, что что-то случится и т. д. Все это подогревалось мнением сотрудников и знакомых. Не проходило и дня, что бы мне не сказали, что одинокие матери не могут усыновить ребенка, только опека! «Я ведь консультировалась с бывшей судьей!» Господи, ну зачем ты-то консультировалась, я ведь ни о чем не просила. Меня пугали историями усыновителей, которым достался «бракованный» ребенок. (Оказалось, у каждого есть такие знакомые). К тому же дела на работе складывались так, что мне надо было еще работать и работать. Каждый раз от мысли, что Вовка не поедет ко мне домой, мне становилось страшно и горько — я уже не представляла, как я буду без него. Я не смогу подобрать себе другого ребенка, я буду искать замену, похожие черты, а это, как известно, ни к чему хорошему не приводит. Короче, я мечтала только об одном: чтобы все скорей закончилось. Наконец было назначено заседание суда. Судья — немолодая женщина, спокойно выспрашивала меня, представителя опеки, периодически обращалась к прокурору. Очень помогла характеристика, которую мне дали на работе. Вообще руководство отнеслось к моей всей этой авантюре очень положительно. За что им отдельное спасибо! Я вышла из суда с чувством полного счастья, но такого молчаливого, тихого счастья. Я думала, что буду плакать или, наоборот, прыгать — нет. Это было состояние, похожее на то, что наступает у меня после родов: я с восторгом смотрю на новорожденного, и внутри меня все ликует — неужели я это сделала? Неужели получилось!!!

Через выходные, полных хлопот от приготовления к появлению нового жильца, Вовка был привезен домой. Он не ожидал такого приема: его тискали, ласкали, совали игрушки, старший сын кружил его над головой. Я думала, что от такого приема у малыша наступит утомление и крепкий ночной сон, как мне обещали в детском доме («Он очень хорошо спит: 5 раз днем и ночью 8 -10 часов»). Но первая же ночь вернула меня к реальности существования с малышом: 2:40-4:40-5:30-7:00.

Тайна синяков на коленках. При первом осмотре в детском доме я обратила внимание на синяки на коленках. Главврач пожала плечами и не смогла мне ответить, что это. Присмотревшись дома – я все поняла. Вовка производил кучу навязчивых движений: лизал простыню или гладил себя по головке перед сном, стучал ногой по полу, и … бил себя по коленке рукой с такой силой, что все коленки были в синяках. Если бы я не знала, что это, то приняла бы за проявление психопатии типа аутизма. Но это было не так. Это депривация. Ребенок не получая должного контакта с мамой или другим близким человеком, заменяет тактильные ощущения, да и просто занимает время разными навязчивыми движениями, так он успокаивается. Чем дольше нет мамы – тем хуже могут быть проявления. И это всего 5 месяцев! Что бы было через год-два…

Через сутки Вовка заболел, тяжело, привезенная из детдома ОРВИ осложнилась добавленными новыми вирусами от моих детей и перешла в бронхит и пневмонию. Было тяжело. Вместо намеченного мной плана по ласканию-качанию на руках, были уколы, плач и вселенская обида на новую маму. Так фигово на душе мне еще не было. На четвертый день болезни его крестил знакомый мне отец Алексий, прямо дома, без крестных. И Вовка пошел на поправку. И вот тут меня охватило то самое чувство: я люблю его совершенно, полно, нежно и всепрощающе, так, словно он всегда был моим, всегда был с нами, ведь, говорят, больных детей любят сильнее.

Когда Вовка болел, Миша и Маша (мои средние дети) очень переживали. И однажды я застала их внимательно рассматривающих раздетого из-за высокой температуры Вовку. Они считали пальчики, заглядывали в нос и ушки. Я решила, что они играют во врача и подсела к ним на край кровати.
- Мам, а что с ним не так? - спросил Миша.
- Он простудился и болеет, - ответила я.
- Нет, а когда не болел, что с ним не так было?
- Не знаю, вроде все так.
- Он сломанный? У него что-то не работает?
- Нет, у него все работает, - улыбнулась я, не понимая подоплеки вопроса.
- А почему же его выбросили в мусор? Ты ведь только сломанные игрушки на помойку выносишь, а целые оставляешь нам… А его мама зачем выбросила? А?!
Миша заплакал.
- Миш, не плачь! - в разговор вступила Маша. - Его же тети врачи нашли и нам отдали! Мы-то его не выбросим!
Я сгребла их всех в охапку и несколько минут глотала слезы.

Совсем недавно я вспомнила, как в детстве играла: у меня была семья зверей: мама-папа — белые медведи, их родной медвежонок и 4 приемных ребенка: цыпленок, заяц, собачка и обезьянка, впрочем, у обезьянки была мама, но она жила в Африке и приезжала редко. Это были своеобразные дочки-матери, дети жили все вместе, ходили в школу, гуляли, родители всех любили и не делали различия. Тогда мне и в голову не приходило, что у меня могут быть приемные дети, потому что меня воспитывали в нетолерантной семье. Родители считали, что приемный ребенок — это всегда чужой ребенок, его можно взять только, если нет своих, и то надо 20 раз подумать и хорошенько выбрать. И я была согласна. Что случилось со мной, почему я пересмотрела свою жизнь полностью, почему решила, что только так и надо сделать? Не знаю, я до сих пор не нахожу ответа. Только я теперь точно знаю, что когда кончаются руки, чтобы удержать всех детей одновременно, то становится все равно, сколько их — 3-4-5 или больше, и становится все равно — родные они или приемные. А мои кровные дети поняли, что дети бывают разные. И это очень важная и ценная мысль, потому что если дети бывают разными, то и взрослые тоже бывают разные — здоровые, больные, инвалиды, иного цвета, национальности, достатка и т.д.

Два года назад в интервью корреспонденту nn.ru я сказала, что была бы я помоложе – обязательно бы родила или взяла ребенка. Именно после этого интервью я и задумалась окончательно об усыновлении. Парадокс? Нет, ну что такое 40 с небольшим? Да, успеть вырастить, воспитать. Но ведь другого шанса прожить эту жизнь не будет, не будет возможности повернуть назад и переделать что-то в прошлом. И да, лучше сожалеть о сделанном, чем о несделанном.
- Поздравляем Вас! Вы стали мамой в четвертый раз! - мне пожала руку судья…
Пожалуй, я хочу, чтобы мне еще раз пожали руку и сказали: «Поздравляем, Вы стали мамой в пятый раз!»
Ведь взяв однажды такого ребенка, хочется согреть и других, кому пока суждено быть в детдоме…
Показать полностью..
Marionne 14 ноября 2017 2
Даже не верится, что Вовке уже 2 года, даже чуть больше. Удивительно, что все сомнения, которые одолевали мою голову 1,5 года назад, улетучились. Улеглись страсти окружающих в отношении меня и Вовки. Все реже задаются странные и бестактные вопросы. Общий шок прошел. И наша жизнь вошла в привычную колею.
Я все время удивляюсь, как это мы так жили, без этого кудрявого кареглазого малыша. Он удивительным образом объединил нашу семью. Даже скептически настроенные родственники безоговорочно приняли и признали Вовку.
Вовка по какому-то совпадению очень похож на меня и моих детей, но отличается от них по характеру. Возможно, именно это и привлекает к нему, вызывает интерес, заставляет нас всех меняться. Вовка - крепкий мальчишка с необыкновенными кудряшками, из-под которых смотрят темно-карие, практически, черные внимательные глаза. У него сильные ловкие ручки, он умеет отверткой вывинчивать болты из мебели, подражая старшему и среднему брату, аккуратно стучит молотком по гвоздику. Помогает Мише и Маше лепить из пластилина. Плотные прямые крепкие ноги Вовки – это ноги футболиста. У него даже прозвище Вовка-Марадона. Он гоняет мяч так ловко и умело, будто его специально учили. Старший сын – Саша – занимается футболом много лет и то говорит, что Вовка очень умело ведет мяч, перекатывая его от ноги к ноге, не останавливаясь при этом ни на секунду, делает передачу. «Его надо отдать в футбольную секцию,» - заключил старший брат, после того, как Вовка пробил его оборону на воротах.
Еще Вовка танцор. Его второе прозвище: «танцор диско». Стоит только зазвучать музыке (особенно восточной, цыганской, индийской или современному рэпу), Вовка встает в позу: чуть присев, прикладывает левую руку тыльной стороной ко лбу, отводит правую в сторону и начинает кружиться, ритмично приступая ногами в такт музыке. Он кружится, словно дервиш, постепенно раскрывая левую руку и зажмуривая от удовольствия глаза, потом поводит плечами и хлопает руками по коленям. «Мам, кто его научил так танцевать?» - спрашивает меня Маша. Я не знаю, наверное, это что-то врожденное, его точно никто не учил.
Страсть Вовки – это лошади. Лошади – наше все. В парке Кулибина девчонки, которые катают детей на лошадях, Вовку уже знают. «Вон наш наездник идет!» Вовка подходит к лошади, рядом с которой кажется махонькой букашкой, бесстрашно гладит ее по морде, обнимает на ногу и тихо говорит: «Моя иго-го». В седле сидит ровно, как вкопанный, спину держит, гордо смотрит по сторонам и отвергает всякое посягательство страховки и поддержки.
А еще Вовка настырный и хитрый и этим отличается от моих детей. Он всегда добивается того, чего хочет. Если не получается добиться желаемого просьбой, плачем, воем, криком: «Ты похой!» (ты плохая, мама!), то он почти всегда получает желаемое хитростью. Например, из-за кашля не дала ему мороженое. Он сначала просил, потом хныкал, потом пытался ворваться в морозилку, но вскоре понял бесполезность своих попыток и ушел играть, поругивая меня. Минут через 15 слышу, как хлопнула дверца холодильника. Вовка быстро промчался по коридору мимо моей комнаты. «Сейчас кто-то пойдет стоять в углу!» - вырывается у меня, и я следую за маленьким воришкой. В «большой» комнате на полу играют Миша и Маша, а Вовка им активно помогает. Мороженое в руках у озадаченной Маши. Вовка стоит, как ни в чем ни бывало, показывает мне пустые руки, смотрит на меня абсолютно честными неподкупными глазами и говорит: «Это не Вова, это Пася (Маша), Пася очет (хочет) моозиное (мороженое)». Мишка смеется: «Вот хитрюга! Не ругай его, мам, мы с Машей съедим, а ему только лизнуть дадим.»
Вообще дети мне очень помогают в воспитании Вовки. Удивительно, но мои малыши сразу повзрослели, почувствовали себя ответственными за младшего брата. Миша преодолел свою ревность. Он взял над Вовой шефство, учит его правильно играть машинками, собирать железную дорогу, строить майнкрафт из лего. Маруся – настоящая старшая сестра. Она помогает Вове одеваться, умывает его, ругает за пролитое молоко, объясняет, как играют с кукольным домиком и пеленать кукол. Я уж не говорю про Сашу, он человек взрослый, серьезный. У него проявляются черты главы семьи. Как-то во время нашего с ним задушевного разговора на кухне, когда дети уже легли спать, он мне признался: «Я и не думал, что во мне есть отцовские чувства. Вовка такой маленький, такой беззащитный, такой прикольный. Хочется его тискать и баловать. А еще покупать ему подарки. Как же быстро летит время, когда-то и Миша с Машей были такими же…» Мой удивительный добрый и взрослый сын, как я счастлива, что ты у меня есть. Если бы не Саша – я бы не смогла сделать все то, что сделала в моей жизни. Он, помимо учебы, не тяготится присмотром за детьми, пока меня нет, не брезгует поменять памперс Вовке, отказывает сходить в магазин или в детсад. Получив на 23 февраля от средних поделку после концерта в садике, пришел домой, поставил ее на полку и заявил: «Никогда бы не подумал, что мне будет так приятно получить картонную поделку. Теперь я понимаю, почему ты так радовалась моим подаркам тебе.»
Вовка делает меня лучше. Я стала добрее, спокойней. Я воспитываю его не так, как старшего или средних. У меня как будто появилось больше терпения, больше мудрости. Я больше смотрю, наблюдаю, следую за ребенком, а не бегу впереди него. Возможно, это еще и возраст, и опыт. Я нахожу время просто взять Вовку на руки, прижать к себе. Он замирает, слушая мое сердце. Я чаще беру на руки моих двойняшек. Наверное, я не додала этого в их крошечном возрасте – у меня не хватало рук, чтобы взять обоих сразу. Теперь я откуда-то беру время на то, чтобы прижать каждого к себе, провести вместе несколько минут, только с ним, с одним. Я чаще стала говорить детям, что я их люблю, уважаю, ценю, горжусь ими. Мне нравится, когда я зарываюсь рукой в богатых вихрах старшего. Он тоже полюбил время, которое мы уделяем друг другу. Иногда он прислоняется головой ко мне на плечо, совсем как маленький, и замирает на несколько секунд. С появлением Вовки у меня как будто появилось больше времени на семью. Иногда мне кажется, что время ускользает, а надо успеть еще очень много всего. Но самое главное у меня есть – это мои дети!
Показать полностью..
Marionne 21 декабря 2016 2
О каждом ребенке матери всегда есть, что вспомнить с первых минут жизни. Кто-то помнит первый крик – мой старший кричал «лей-лей», кто-то бровки – мой средний родился с бровками Арлекина – такие чуть сбоку, кто-то глаза – моя дочка смотрела на меня огромными глазами инопланетянина из кювеза в роддоме. Про Вовку я не могу ничего сказать, я не знала его в роддоме, я не знала его первые три месяца, но я помню его фотографию на сайте и почему-то ноги. Это осталось от нашего первого знакомства: его ноги были совсем другими, отличными от моих детей. Мои кровные дети – длинные, тонкие. И ноги у них длинные и плоскостопые. У Вовки ноги были, словно два столбика, плотные и короткие, а вот стопа совершенно правильная, со всеми впадинками и выступами, несмотря на то, что ему было всего 3,5 месяца. Каждый день теперь спрессовался в единую картину первого года жизни. Некоторые дни особо отмечены: первый зуб – 6 месяцев, далее каждые 2 недели и к годику – 12 (вместо 8 ожидаемых), в 7 месяцев встал на четвереньки, в 8 – пополз, в 9 – встал на ножки, в 10 – сказал «мама», в 11 – стал ходить вдоль предметов, в годик – побежал. И все же есть то, что выделяется на фоне всех… Но сначала не об этом. Я рассказу о толерантности нашего общества. К таким как я, к таким как Вовка.
Я уже говорила как-то, что много всего интересного услышала, когда вокруг все узнали, что я буду брать Вовку. Но что мне стали говорить потом, пожалуй, я расскажу об этом, потому что с этим мы прожили много месяцев и встречаемся на каждом шагу.
Самый частый вопрос, который мне задают люди, вы никогда не угадаете, впрочем, может, как раз и вы бы так же меня спросили.
- Вы не брезгуете этим ребенком?
- Почему же я брезговать-то должна?
- Это же не Ваш ребенок!
- Как это не мой? - искренне удивляюсь я. – Мой, он усыновленный.
- Ну, умом-то Вы все понимаете!
- Да не хочу я умом ничего понимать, я его сердцем люблю.
Многие не понимают, да не понимают, как можно взять на руки, прижать, поцеловать. Наверное, я просто небрезгливая…

- Он, наверное, глупый! - это из еще одного диалога.
- Почему? – спрашиваю я, озадаченно поглядывая на довольного Вовку.
- Улыбается все время!
Ну да, Вовка – улыба, если не обижают – то улыбается. Та же собеседница пытается протянуть Вове руку, мальчишка отползает ко мне и начинает хныкать:
- Нет, с ним определенно что-то не так, он еще и дичится!
- Так глупый же, - улыбаюсь я в ответ.
Вообще многие пытаются в нем что-то особенное разглядеть: то дикий, то глупый, то хитрый, то вороватый. Высказывают свои опасения:
- Не боитесь, что он воровать будет?
- Почему именно воровать?
- Все детдомовские воруют!
- Он же не детдомовский, а домашний. Может, и мои дети кровные дети будут. Разве можно поручиться? Я всех одинаково воспитываю, одинаковые ценности прививаю.

- Тебя так никто и не понял! – это уже коллеги.
- А я и не просила понимания.
- Ну как же! Человек всегда хочет, чтобы его поняли! Так нам и не понятно, что ты кому доказываешь… Сначала двойню родила, теперь вот … это…
- А разве все поступки делаются с целью доказать кому-то что-то? – спрашиваю, искренне удивляясь (мне и в голову не приходило, что я доказывать что-то могу). – Странный какой-то способ доказать: это ведь даже не собаку домой привести поперек желания родителей, это ребенок, он на всю жизнь! Навсегда!
- Ну, я надеюсь, что в 18 лет ты его выселишь.
- Куда?
- Им же положено жилье!
- Это только тем, что под опекой или в приемной семье, а он усыновленный! Ему положено только то, что я смогу дать, потому что он в правах ничем не отличается от моих кровных детей.
- Он что и на наследство будет претендовать? (в ужасе)
- Ага. Да-да, на те три завода, четыре фабрики и 10 загородных вилл…
- Так зачем же ты его взяла???
- Не знаю, зачем. Люблю его, вот и взяла. Не хочу, чтобы он по приютам болтался. Согреть хочу, растопить, отдать часть себя…
- Тебе ж есть, кому себя отдать! Своих трое!
- Ну, много меня, и на Вовку хватит…

Другой эпизод:
- Вы его в честь президента назвали?
- Чего?
- Ну, Владимиром?
- Нет, в честь Ленина, я же комсомолка бывшая… - смеюсь про себя.
Молчание.
- А остальных тогда в честь кого?
Занавес…))))

В парке встречаю старую знакомую:
- А ты кормишь его?
- Ээээ, да, конечно (не знаю, что и подумать, Вовка редкостный пухлячок, сразу видно, что покушать любит и ему никто в этом не отказывает).
- Грудью?
- Нет.
- А чем тогда?
- Гуляшом с макаронами!

- И зачем ты такого маленького взяла? Надо было постарше взять, лет трех хотя бы!
- Почему именно трех?
- Чтобы не таскать, не мучиться. У тебя вот спина больная.
- Знаешь, я ориентировалась на то, чтобы ребенок как можно раньше в семье оказался, а не испытал всей прелести детских домов, с исходом в тяжелую депривацию. А не на собственную спину…
- Ты же не спишь ночами!
- Ты тоже не спишь ночами на работе.
- Так мне за это деньги платят!
- А у меня ребенок растет за это

И так далее, и так далее, и так далее… Всего, что мне говорили за полгода, и не упомнишь. Но я все понимаю. Некоторых разбирает любопытство, и это тоже нормально:
- А кто его родители?
- Представления не имею.
- Как так? У него же было свидетельство о рождении?
- Да, свидетельство было, а в строчках родители – прочерк.
- Так не бывает! – упрямо. – Кто-то его родил! Нужно было выяснить!
- Зачем? Зачем выяснить?
- Ну как, чтобы знать!
- Что именно я могу узнать? Он подкидыш, найденный у мусорного бака. Родственники не найдены.
- Ой, это вообще кошмар! Они же могут быть ненормальными! Родители его!
- Я уверена, что они ненормальные, если новорожденного ребенка в мороз к мусорке принесли. Были бы нормальные – в роддоме бы рожали и отказ по-человечески оформили, если уж не судьба ребенка домой забрать.
- Ты сумасшедшая! А если потом наследственность проявится ужасная какая-нибудь?
- От этого никто не застрахован. Знаешь, мой прапрадед в молодости был разбойником и убийцей, держал в страхе всю округу в конце 19-го века. Так вот все его потомки, и мои кровные дети в том числе, в группе риска.

Но что бы кто ни говорил, мне будет, что вспомнить о Вовке. Он… тактильный, очень. Он умеет особым образом прижаться, повторив все изгибы моего тела, словно ключ к замку, и положить головку мне на плечо. У него все время сопит нос (это потому что он был застужен с рождения в своем мокром целлофановом мешке на морозе). Это сопение неповторимо. Вовка нежно теребит мое ухо и шепчет: «Мама». И за это «мама» можно отдать все и забыть все те сомнения, что вселяют в меня окружающие…
Показать полностью..

Галереи пользователей

Данных материалов у пользователя нет

Разделы

Тэги

Данных материалов у пользователя нет

События афиши

Данных материалов у пользователя нет

    Обратите внимание:
  • Удаленные, перемещенные в архив и скрытые темы на форумах, записи в блогах, события в афише и фото автоматически удаляются из этого списка
  • Свежие добавленные материалы выводятся выше в списке.